28 августа главный режиссёр Липецкого государственного академического театра драмы имени Льва Толстого Сергей Бобровский отметил двойной юбилей: пятилетие своей работы на главной областной сцене и пятьдесят лет со дня своего рождения. На торжество своим верным поклонникам Сергей Александрович сделал отличный подарок: продлил контракт о сотрудничестве с Липецком ещё на три года

Когда мы с Сергеем Александровичем обсуждали уже готовый текст юбилейного интервью, маэстро несколько виновато и смущённо заметил:

– Ты же, вроде бы, мне совершенно конкретные и простые вопросы задавал, а я, как всегда, в философию…

Чего не отнять у режиссёра, так это страсти к анализу – себя, окружающих, литературы, кино, музыки. Взгляд Бобровского, безусловно, оригинален: при всех тех суждениях, которые позволяет себе Сергей Александрович, он никогда не бывает категоричен. Более того, он всегда готов выслушать точку зрения собеседника, встать на место другого человека, посочувствовать. Наверное, без этой способности к сопереживанию не мог бы получиться ни один приличный театральный постановщик. Причём мы говорим сейчас о юбиляре именно как о театральном деятеле, ведь сам он не разделяет себя и свою профессию. Философский, широкий взгляд на мир – это как раз то, чем Бобровский и интересен, притягателен. Пожалуй, никому юбиляр не давал столько интервью, сколько «Итогам недели». Но этот материал – особенный. Никогда доселе наш постоянный герой не позволял себе ещё такой откровенности. А здесь – весь он. Нравится или нет – Сергей Бобровский такой человек. В канун пятидесятилетия говорит о самом сокровенном.

На вопрос о том, как изменился он сам и возглавляемый им театр за пролетевшую, словно один день, пятилетку, Сергей Бобровский лишь разводит руками.

– Вроде ничего сложного не спросил, а ответить непросто, – рассуждает режиссёр. – Для начала нужно разобраться, что же мы подразумеваем под изменениями? Наверное, я бы оценил это так: за минувшие пять лет наработан новый репертуар, и, фактически, от старой афиши, к которой я пришёл, кроме одной пьесы ничего не осталось. Я лично для себя ставил такую задачу – запустить свежие спектакли. Выходит, у меня получилось. С другой стороны, оценивать собственные постановки я не рискнул бы, пусть это останется уделом зрителей и критики. Время всё расставит по своим местам. Помимо того, нельзя не отметить: интерес к театру растёт. Никаких революционных изменений вносить в генеральную линию и пять лет назад, и теперь не собираюсь – я за эволюцию. Перекраивать, перестраивать – не в моём характере. А вот стабильность и даже известный консерватизм – да. Даже мой кабинет сохранился практически в том же виде, каким он достался мне от Владимира Михайловича Пахомова. Не могу припомнить, чтобы я кого-то уволил из труппы, что звучит практически невероятно в творческом смысле! Одно могу сказать наверняка: мне процесс строительства липецкого театра не надоел, двигаться есть куда.

– Психологи говорят: чтобы развиваться, надо менять раз в несколько лет место работы. Вы сидите в кресле главного режиссёра уже довольно долго да ещё и продляете контракт. Не боитесь оказаться в психологической ловушке?

– Бытует такое мнение, что любовь живёт три года. Но, как мы видим, в каждом частном союзе двух душ срок не всегда ограничивается тремя годами. Значит, правило не абсолютно. Поэтому согласиться или опровергнуть мнение психологов не могу. Замечу лишь одно: в контексте совместного созидания липецкого театра мы только-только начали знакомиться, присматриваться, притираться друг к другу в труппе. Многие среди нас головой понимают, но душой всё ещё не могут согласиться с тем, что Владимира Михайловича нет. Будто он где-то рядом и вот-вот войдёт в зал. А я – своего рода временная подмена своему предшественнику. В этом смысле мы вместе должны пережить подобную ситуацию, прийти к пониманию, что реальность такова: я здесь уже пять лет и нам пора наконец «встретиться». По крайней мере, меня пока, что называется, не «отпустило». Я хочу продолжать работать здесь. Несмотря на то, кстати, что предложения до сих поступают и из других городов. Аккуратно осведомляются, как у меня тут дела. Заявляю во всеуслышание: на данном
этапе мне было бы жалко и обидно бросить те общие труды, которые уже были вложены в наше общее дело.

– А каков же гипотетический срок достижения цели в театральном пространстве? Что за факторы влияют на то, какой протяжённости окажется путь к успеху?

– Зачастую, мы живём будто бы «к дате» – стремимся к ней, подгоняем события, подменяем реальность иллюзией. Доложить начальству, отчитаться, победить. На мой взгляд, такая установка в корне неправильна. Качественно-количественные показатели не всегда стоят во главе угла. Сам творческий процесс жизни нужно организовать таким образом, чтобы результат выражался не в полученных наградах или похвалах. Главное – видеть, что процесс увлекает тебя самого, твоих подчинённых. Когда людям приятней не ждать выходных, а идти на работу. Для меня – это самое значимое. Лично я опираюсь на собственную внутреннюю оценку своей деятельности, которая кардинально может отличаться от оценки, которую дают мне мои начальники или зрители. Моя система оценочных координат обладает очень чёткими и точными, как скальпель хирурга, критериями. Всё, что происходит в театре, для меня является подвигом – пусть такое слово не прозвучит высокопарно. И оценивать приходится прежде всего себя. Что вовсе не подразумевает неизменно высший балл. Значит, я в процессе решения коллективных задач знакомлюсь с самим собой неизвестным. Ставлю себе субъективные оценки.

– Получается, что фраза «театр – это жизнь» в ваших устах не звучит такой уж помпезной, а, наоборот, приобретает максимально конкретный смысл?

– Здесь нет ни натяжки, ни бахвальства, ни позы, – улыбается юбиляр. – И нет героизма. Это естественное стремление для меня, как для человека.

– Как же? Где подвиг, о котором вы говорили, героизм?

– Подвиг может быть тебе не по силам. Взятие очередной высоты – это всегда преодоление самого себя. Я когда-то себя вообще не мыслил в рамках театра стационарно. То есть на постоянной режиссёрской должности. В пространстве свободной реализации, путешествующим от одной сцены к другой – сколько угодно. А вот ежедневная «повинность» руководителя отпугивала: ответственность за целый коллектив, перманентное нахождение в эпицентре противоборства многих человеческих душ, порой переходящих границы всех нравственных категорий… Ведь театр – и не для кого это не секрет – представляет из себя некий зверинец странных болезненных амбиций… Удивительно, наверное, слышать подобное от человека, пребывающего в моём статусе. Но если в юбилей можно говорить относительную правду, то именно сейчас на пороге своего пятидесятилетия я себе её – очень дозированно – позволяю озвучить. Ведь все мы стремимся создавать иллюзии, а моя профессия тем более связана со способностью имитации, обмана, мимикрии. Я могу подвести человека к тому, что он будет смеяться или плакать в ситуации, которую я по щелчку пальцев смоделирую на сцене – технология мне известна. И это почти дьявольский процесс искусственного повторения и воспроизведения естественных законов природы. Театральный мир с виду может показаться очень семейным. Мы же называем театр домом, а уж провинциальный театр – в пику столичному – вообще считаем хранителем исконных традиций. Отчасти это действительно так – в лучших своих проявлениях. Тем не менее каждый день ты сталкиваешься с завуалированным человеческим нездоровьем. И главный режиссёр неизменно оказывается в центре событий. Мой идеал – чтобы мы все, подобно социалистам, были равны в этом процессе. Театр – модель маленького государства. И если ты в государстве – первое лицо, то хотя бы в своих намерениях желай всем жителям государства быть духовно выше, чем они есть сейчас. Это и является творчеством. Принцип Мюнхгаузена, который сам себя вытягивает за косичку. Я пытаюсь сам не утонуть и одновременно пытаюсь дать ещё кому-то такой шанс. Для меня здесь заключено ещё больше творчества, чем просто в создании спектаклей.

– Худрук областного театра – должность, в общем-то, не маленькая. Занимаясь своим делом, вы, как видно, склонны формулировать целую философскую подоплёку, обоснование своему призванию. Такое качество начало проявляться у вас ближе к пятидесятилетней мудрости или же было присуще всегда?

– Скорее, я бы назвал это системой самовоспитания. То, что заложили в меня ещё мои родители, общественный строй, социум, друзья, глубокие книги. Есть нечто внутри, ведущее нас. Кого-то ведёт желудок, кого-то – печень, сердце, разум… У кого что превалирует. Возможно, просто разные периоды в судьбе, когда тот или иной орган берёт верх. Система ценностей, понимание о высоком и низком – это много даёт. Скорее всего, у меня гораздо больше грехов, заблуждений, промахов, чем подвигов. Но и стремление к подвигу я культивирую в себе давно. Слово «подвиг» осенено высоким штилем, но в духовном смысле оно звучит довольно точно, поэтому я и употребляю его. Преодолеть себя – подвиг. Для кого-то подвиг состоит просто в том, чтобы не лечь спать, когда нельзя, а сильно хочется. А для кого-то – выкурить вместо четырёх пачек сигарет в день три. И не потому, что боишься смерти. А потому, что не хочешь уйти раньше времени, чтобы хватило сил и здоровья воспитать собственных детей. Лично мне надо протянуть ещё минимум лет десять-пятнадцать, чтобы своих дочерей поставить на ноги. Таким образом, подвиг существует в рамках желания помогать другим людям, в рамках твоей ответственности перед другими. Думаю, это взялось ещё со времён СССР, когда мы жили ощущением единой страны, пониманием её задач, целостным обществом. Пусть мы питались иллюзией. Но ведь сейчас и иллюзии никакой не осталось. Людям она необходима. Мы мыслим лишь в рамках развития своего семейного бюджета и его укрепления. Чувство целостности, к сожалению, утрачено.

– Вы ссылаетесь на опыт нашего исторического прошлого. Но живём-то мы в настоящем, как ни крути. Как считаете, интересная сейчас эпоха?

– Нисколько не разделяю мнение людей, плачущих об утраченном. Жалеть бессмысленно. Я скорблю лишь об отсутствии ощущения целостности, когда каждый проецирует своё земное существование исключительно на себя. Вообще самая сложная задача для человека – разобраться с самим собой, а злятся на времена и на правительство пусть диссиденты. Во все времена были люди с жаждой отрицания. Вокруг нас и сейчас таких предостаточно. Протест против начальства – типичная для России примета. Я этого не люблю. Протестуешь? Тогда не работай на данного конкретного начальника, найди другую работу, стань начальником сам. Не можешь изменить ситуацию – измени своё отношение к ней. Эпохи рождаются, расцветают и умирают, но жизнь человечества не прекращается, и мы продолжаем существовать в глобальном человеческом времени. Поразительно то, что человек – потрясающий паразит, уничтожающий среду собственного обитания, выжигающий всё вокруг себя. Наше отрицание самих себя – чудовищно. Мы пожираем самих себя. Наш разум – наша беда. Он даёт нам ложное ощущение собственного величия. Но никакие мы не цари, мы – хуже одноклеточных организмов. А что же художник в обрисованном печальном контексте? Он – фигура, которая борется с односторонним восприятием человека. Это хорошо видно на примере концепции человека у Гоголя, у Пушкина, у Толстого. Несмотря на близость перечисленных классиков, их отношение к индивидууму кардинально различается. Человек постоянно изменяется, изменяется его видение – при всей схематичности устройства человека, набора его чувств. Я грежу о том времени, когда не будет нужен художник на земле. Художник – тот, кто выявляет человеческие конфликты. Соответственно, пока есть конфликты, будут и художники. При всём том не будет конфликтов, не станет и человечества. Вот такой парадокс. Поэтому художники останутся навсегда. Племя это несчастное, но оно ничем не хуже других.

– Когда для художника наступает наиболее благоприятная пора, в каком возрасте? Когда он юн и горяч или в пору мудрой старости?

– Сила искусства в том и состоит, что ничего конкретного о нём не скажешь, ведь витает оно где-то между жизнью и тайными сферами, что мы привыкли называть «божественным» или «истинным». Мы можем только почувствовать. Так вот, у художника чувства обострены. И он способен выразить их обострённость в той степени, которая недоступна простому обывателю. Но и обыватель в такой схеме – неотъемлемая часть, поскольку через него проходит художественный посыл. Так и живём – неотделимо друг от друга.

Задачи, которые ставит для себя Сергей Александрович Бобровский, глобальны. Ему многое ещё предстоит сделать, по его собственным словам. Однако режиссёр в новом сезоне, несмотря на грандиозность целей, собирается полностью посвятить себя малой сцене. Вскоре после открытия театрального сезона, которое состоится 20 сентября, зрителей ждёт премьерная постановка Бобровского – спектакль по пьесе Валентина Катаева «Квадратура круга». Ну его ещё придётся подождать, а пока – с юбилеем, Сергей Александрович, и творческих успехов вам во всём!