На прошлой неделе в Липецком государственном академическом театре драмы имени Льва Толстого стартовал новый спектакль. Главный режиссёр театра Сергей Бобровский поставил на малой сцене «Академию смеха» японского драматурга Коки Митани

Беседуя с Бобровским в преддверии премьеры, мы неожиданно «перетекли» с обсуждения собственно пьесы на более широкий круг вопросов. Оттого интервью с главрежем получилось не совсем обычное. «Академия смеха» косвенно и в сатирической форме поднимает проблемы цензуры. Так ли уж актуальна тема? Ещё и как! Фонд «Общественное мнение» буквально на днях опубликовал данные очередного опроса. Его результаты свидетельствуют: большинство россиян – 72 процента – спокойно относятся к цензуре. Граждане уверены: есть такие общественно важные проблемы, при освещении которых допустимо умалчивать информацию. Театр – отражение общества, так что наш разговор с Сергеем Александровичем оказался более чем своевременным.

Пару слов о спектакле – смело идите и смотрите, постановка отличная. Михаил Янко в тандеме со своим молодым коллегой Владимиром Борисовым уморительны и прекрасны.

– Пьеса японца Коки Митани довольно хорошо известна в мире и в России играется частенько, – начинает Сергей Бобровский. – По жанру постановку для себя определяем как «низкопробную комедию». Не подумайте, что мы сознательно решили «скатиться ниже плинтуса», просто позаимствовали удачно подвернувшуюся фразу из авторского текста. События происходят в 40-е годы прошлого века, хотя материал написан недавно. Действующих лиц двое – драматург и цензор. Фабула такова: цензора постоянно не устраивает то один, то другой сюжетный поворот в пьесе незадачливого драматурга, он снова и снова требует изменить что-то, – иначе спектакль рискует никогда не попасть на подмостки. Всё переписать нужно за ночь – время не терпит, однако изо дня в день к комедиографу возникают всё новые и новые претензии. В итоге – совместными усилиями у них получается совершенно невообразимая и абсурдная вещь. Комедия, с одной стороны, смешная, но, безусловно, умная.

– Японская культура – вещь в себе. Она своеобразна, патриархальна и в достаточной степени дистанцирована от сознания воспитанного в европейской традиции человека. Несмотря на всемирную популярность, Харуки Мураками или, допустим, Такеши Кетано можно считать скорее исключением из правил. Страна восходящего солнца и её нравы навсегда останутся загадкой для европейца. Насколько удачно японская драматургия «ложится» на язык классического русского театра?

– В принципе ситуация довольно понятна и хорошо транслируется на любую почву – российскую или японскую – не суть важно. Другое дело – японские реалии передать принципиально важно, поскольку герои – именно японцы. Таким образом, мы не вправе целиком игнорировать национальные особенности менталитета и поведения. Однако имитировать японский театральный язык не хочется. Это ограничивало бы свободу артистов. Скорее всего, мы «играем в Японию». Якобы Япония, как будто Япония – внешние атрибуты сохранены, но сценически мы остаёмся в привычном пространстве русского психологизма.

– Сергей Александрович, положа руку на сердце: неужели сейчас есть проблемы с цензурой? Или же в постановке заложена аллюзия на какой-то иной смысл?

– Начнём с того, что ситуация разворачивается в военное время – цензор ставит перед человеком искусства задачу поднимать боевой дух и самосознание сограждан. Дескать, смешить народ в тяжёлый для Отчизны час не годится. По-моему, в связи с нынешним нарастающим политическим напряжением «Академия смеха» как нельзя более удачно транспонируется на нашу действительность. Полагаю, публике кипящие на внешнеполитической арене процессы помогут лучше воспринять всю, на первый взгляд, неочевидную острую подоплёку произведения Коки Митани.

Последние события выявили некую «пятую колонну» – другими словами, оппортунистов, изменяющих национальному духу. Кто эти люди? В борьбе с мировой «демократией» – патриоты или изменники? Вопрос встаёт и перед зрителем, перед каждым из нас: с кем ты в этом противостоянии? Более того, я сам себя временами отождествляю с мечущимся, неопределившимся обывателем. Я художник, а не боец. И тем не менее принять чью-то сторону жизненно важно: либо ты поддерживаешь ярко выраженную позицию России в лице её лидера Владимира Путина, либо ты на стороне Немцова и Навального, которые неизменно стремятся подорвать доверие к нашему государству, посеять сомнение? Лично я желаю процветания своей стране и культуре. Поэтому моя позиция очевидна. Но есть и другое видение – прозападное, когда Россию выставляют оплотом глобального зла.

Только что посмотрел американский фильм «Тайна перевала Дятлова», который основан на реальных событиях, имевших место на Северном Урале в 1959 году. Какими режиссёр рисует русских? Какие стереотипы он препарирует? Легко догадаться: в горах суровые коммунисты выращивают монструозных созданий. Вроде бы безобидный комикс, голливудская версия истории. Но будь я американцем, посмотрев такую картину, только укрепился бы во мнении, что моя страна самая лучшая и выезжать куда-то вовне мне явно не следует. А уж приближаться к России – точно. Аналогичный образ создаётся в умах «демократов», которые упорно не желают видеть дальше собственного забора. Или: что я должен делать после опубликования содержания телефонного разговора Юлии Тимошенко, где она призывает уничтожить всех «кацапов» с помощью ядерного оружия? Я себя, например, кацапом не чувствую и не понимаю, о ком идёт речь. Давайте разговаривать на нормальном человеческом языке, а не на языке оскорблений. Я не согласен, когда в страну, частью которой я себя считаю, кидают грязью. И моё заявление – в моих спектаклях. Я лишь недавно осознал истинное значение предшествующей постановки «Квадратура круга». Там кипят революционные страсти, да так, что люди не могут разобраться, имеют ли они право на любовь. Вдруг «Квадратура» приобрела политизированное звучание. А «Полковник-Птица» – вообще манифест. Покажи его хоть в Европарламенте, хоть в Крыму – везде он будет убедителен, поскольку поднимает актуальные вопросы. Неожиданно ряд моих постановок сделались очень злободневными. Я, честно говоря, всегда знал: когда сгущаются тучи социального напряжения, театр начинает себя осознавать совершенно иначе, начинает «чувствовать мышцу». Наши работы приобретают свойство абсолютной неиллюзорной созвучности с реальностью.

– Возвращаясь к цензуре. Сложившаяся на международной арене картина заставляет задуматься о том, как там воспринимаются и декларируются так называемые «демократические ценности и свободы». Такое ощущение, что они проявляются прежде всего в снятии морального ценза, – не находите?

– Россия покоряет территорию демократии, причём – семимильными шагами. Запад не может спокойно смотреть на происходящие в нашей стране позитивные изменения. Почему? Да потому что осваиваем мы уроки демократического уклада лучше, чем, собственно, Евросоюз, усиленно декларирующий торжество демократии. Под торжеством демократии, видимо, понимается торжество вседозволенности. Но ведь мера свободы тоже должна быть, разве нет?! Или все барьеры во имя демократии надо стереть? Моральные, этические? Какая же тогда это демократия?!

– Могла бы цензура послужить инструментом корректировки слишком далеко идущих «демократических» инициатив? Причём я подразумеваю цензуру в двух её ипостасях: политическую и ту, которая применяется к произведениям искусства.

– Убеждён: цензура необходима. Но и цензор должен быть умным. Нужно беречь нравственные основы, да и просто человеческие уши от того помёта, что бесконечно обрушивается со всех сторон. Напомню, при царском режиме и Чехов, и Пушкин, и Достоевский подвергались цензурированию. Но ведь их книги доходили до людей! И какое богатство изящной литературы тогда было! Рамки, применяемые художником к самому себе, ограничиваются его вкусом, воспитанием, образованностью. Самоцензура мотивирована следованием хотя бы каким-то нормам представлений о добре и зле. Я не могу безоговорочно согласиться, когда художник заявляет: я создаю свой мир, описываю своим языком, и вы обязаны его принимать. Лично я себя ограничиваю, применяю цензуру к себе самому. При этом готов отвечать на вопросы со стороны общественности, ведь я публичный человек и чувствую свою ответственность. Каждый раз думаешь: что дозволено, а что – нет? В контексте театра – публичного, заметим, учреждения – я отвечаю сам себе так: если мама с ребёнком смогут прийти на мой спектакль и не испытывать неловкости – значит всё хорошо. Так же и государство: если оно осознаёт, куда двигается, значит, должно осуществлять конт¬роль. Если, допустим, в Голландии нужны разномастные девиации, я не возражаю, но жить в подобной стране не хочу. Я приветствую, что наша власть не забывает о потребностях внутренней культуры, правилах, приемлемых для большинства жителей России. Это вовсе не означает, что меньшинство надо гноить, унижать или преследовать. Мир не надо разрушать. Мир достоин того, чтобы его оберегать и гармонично созидать в нём.