12.07.2021 

«Если человек силён в своём деле, он добьётся того, чего должен», — уверен заслуженный артист России ведущий актёр театра драмы имени Толстого Хуррам Касымов. В этом году маэстро отмечает юбилей — 70 лет.

Сцена из спектакля «Правда — хорошо, а счастье лучше» по пьесе Островского

Он родился в театральной семье, снялся в шести фильмах, организовал свой театр в Таджикистане. В 1990-е начал жизнь заново на сцене театра имени Толстого. Сейчас это один из самых любимых актёров липецкого зрителя. О жизни и театре в современной России, что сейчас волнует артиста и какую роль мечтает сыграть — в интервью «Первому номеру» рассказал Хуррам Касымов.

Я НЕ ПОДВЕЛ ОТЦА

— Хуррам Мухамеджанович, вы — потомственный таджикский актёр. Каково было расти в творческой семье?

— Я родился в мае. Через два месяца мать с театром отправилась на гастроли в Бухару, Самарканд. Уже тогда я был за кулисами, сидел с гримёрами, костюмерами. До того как пойти в школу, всё время был в театре с родителями. Старший брат родился, когда с театром было сложновато, и не прикипел к нему. В 1950-е начался театральный подъём, поэтому мой второй брат и я с театром были сильно связаны. Нам казалось, это — великолепная жизнь.

— И как вы стали актёром?

— Родители старались отбить охоту. Говорили, что эта профессия не для меня, очень тяжёлая, неблагодарная. Отец в приказном порядке сказал, чтобы я поступил в медицинский институт. Документы я, конечно, сдал, но старался провалить экзамены. Удалось. Отец добился пересдачи. Но я сбежал в кишлак к тёте. Два месяца не приезжал домой. Папа со мной не разговаривал. Потом простил. У нас открывался институт искусств с актёрским отделением, но я не успел подать документы. Чтобы год не пропал, отец устроил меня ассистентом кинооператора на студию «Таджикфильм». На следующий год поступил в институт. Там актёрский курс вёл мой отец. 

— Когда это противостояние прекратилось? Когда он понял, что вы хороший актёр?

— Отец ушёл из жизни в 1971 году. Не дожил до того, как мы с братом окончили институт. Но мы учились хорошо, и он был доволен, что мы не подводим его. После института я поступил в наш академический театр, где мама и папа работали. В 1984-м мы с братом открыли свой театр. У брата уже было несколько постановок. Потом организовали экспериментальный театр «Ахорун». Он существует и сейчас. Носит имя нашего отца.

НУЖНО БЫЛО СПАСАТЬ СЕМЬЮ

— Из Таджикистана вы уехали в период гражданской войны…

— Да, нужно было спасать семью. Вокруг Душанбе формировалось много разных банд. Они могли напасть на город. У нас тогда было пятеро детей. Жили в хороших условиях, в большой пятикомнатной квартире. Но ситуация заставила — мы уехали. Дети с женой жили в Боринском у её родителей. Я ещё три года ездил челноком туда-обратно. По нашим обычаям я, как младший сын, должен был находиться с мамой. Потом мама переехала к моей сестрёнке. В 1995-м я обосновался в Липецке окончательно.

— И пришли в театр Толстого.

— Владимир Михайлович Пахомов открыл мне дверь в новую жизнь: помог с жильём, получением гражданства для всей семьи. У нас оказалось очень много знакомых среди московских критиков — в середине 1980-х в Таджикистане проходило много театральных фестивалей. Он узнал всю информацию обо мне. И пока не было актёрской вакансии, предложил место заместителя директора по организации зрителя. У меня был опыт, в Душанбе работал коммерческим директором. Буквально через три месяца Владимир Михайлович предложил мне роль цыгана, отца Маши, в постановке «Живой труп». Через какое-то время меня взяли в труппу.

— Вы поэтому больше не меняли место жительства, театр?

— Я не сторонник того, чтобы искать лучшее место. Если человек силён в своём деле, он добьётся того, чего должен. Переходами и исканиями время только потеряешь. 

НАДО ЛЮБИТЬ СВОЕГО ГЕРОЯ

— В театре у вас больше комических ролей. Почему?

— По характеру я больше трагикомический актёр. Потому что и драма, и комедия требуют как можно больше естественности и простоты. Но в любой роли надо любить своего героя. Если он прописан как отрицательный, надо найти его положительные черты и показать это. В комедии нужно уметь сдерживать себя до того, как наступит смешной момент. Зритель не дурак, видит, если ты стараешься его рассмешить. Особенно трудно играть в комедиях положения, когда всё предсказуемо. Нужно суметь сделать так, чтобы зритель, зная сюжет, не мог сдержаться и хохотал от того, чего не мог ожидать, — это труд. В трагедиях обратное дело. Нужно играть так, будто не знаешь, что ждёт твоего героя, чтобы зритель сидел, рвал себе душу и думал: «Что ты творишь?». 

БЕЗ ИДЕОЛОГИИ НЕТ ТЕАТРА

— Вы уже более 40 лет связаны с театром. Что изменилось в нём за это время?

— Когда пошли перестроечные дела, театр превратился в зрелищное учреждение. В этот период ломался театр. Идеология уходила. А без неё нет театра. Иначе это сфера обслуживания, основанная на принципах потребительства. Балаган.

— И, понимая это, вы в театре…

— Потому что стараешься держаться за профессию, которую выбрал. Веришь, сопротивляешься, борешься, надеешься. Осознание того, что случилось что-то непоправимое, приходит после. Меняется не только страна, культура. Когда отсутствует борьба, отсутствует развитие искусства. Стало очень тяжело, когда театр перестал быть режиссёрским. Великие мастера ушли, мы потеряли школу. Нынешние режиссёры достаточно поверхностны. Меня не удовлетворяют их знания и темы, которые они выбирают. К тому же театры начали заниматься приглашательством. У режиссёра нет ответственности за поставленный спектакль. Репертуарный театр может быть только при постоянном режиссёре, который отработал 7–10 лет и воспитал целую плеяду актёров, создал свою концепцию и провёл её через десятилетия. Именно тогда каждая постановка — ступенька к чему-то новому. Чтобы режиссёр понял, какие у него актёры и что из них можно выжать, нужно поставить с ними минимум 15–20 спектаклей. Порой самый плюгавый и никому не нужный может оказаться выдающимся актёром, потому что только он сможет так сыграть, например, шута, что затмит остальных.

— Вы боретесь с ситуацией?

— Сейчас у меня нет возможности. С системой невозможно бороться. Приходится жалеть тех, кто идёт сюда, зная, что театр уже не тот, куда стремились. И, может быть, сейчас в театр идут не за высокой идеей, а потому, что видят, как хорошо быть известным.

ПОТРЕБИТЕЛЬСТВО УБИВАЕТ

— А зритель изменился?

— Да. За последние 10 лет мы ослабили его требовательность, потому что сами стали нетребовательны к тому, что делаем. Потребительство убивает. Информативность сейчас поверхностная, интернетовская. Она не может служить питательной средой для мозга. Сейчас нет стремления заставить человека думать о второй, третьей глубине каких-то фраз, мыслей, чувств. Мы даже классику сейчас даём по-потребительски. Нас учат жить легко, поэтому жизненные ситуации оказываются всё страшнее для человека. Он всё меньше подготовлен. И в его духовном начале всё меньше запаса смелости, сил, выносливости.

— И что делать?

— К сожалению, силой ничего не сделаешь. Природа сама всё сделает. Она всё сломает. Общество само дойдёт до того момента, когда произойдёт взрыв. Объяснить это человеку сложно, потому что у нас нет генетической памяти. Нельзя заставить новорождённого вспомнить, что огонь горячий. Все рождаются чистыми. Мы не понимаем, что нельзя так относиться к своим знаниям — передать всё интернету. Это не пессимизм. Просто так развивается человечество. Чем цивилизованнее общество, тем ближе оно к своему концу.

С ОПЫТОМ СТАНОВИТСЯ СТРАШНЕЕ

— У вас большой жизненный и актёрский опыт, вам сейчас сложнее играть или легче?

— Всегда тяжело. С опытом становится страшнее выходить на сцену, потому что ты знаешь свои возможности, силу. Иногда можешь быть самоуверен. Но сцена — сложная штука, она подставляет такие подножки, расслабляться никак нельзя. Каждый раз перед выходом присутствует некий мандраж. Легче бывает, только когда человек перестаёт любить свою профессию. Он выходит и не играет, а просто читает текст.

— У вас такое количество ролей, наград. Вы всего достигли?

— Нет. Совершенство не имеет предела, а до совершенства я ещё не дорос. Для этого, наверное, нужно с сегодняшним опытом ещё столько же лет поработать с полной нагрузкой. В нашей профессии есть одна прелесть — во время работы кто-то из коллег может раскрыться в роли так, как ты этого не мог представить. Перед тобой рождается настоящий партнёр, и на сцене вы захватываете друг друга, начинаете смаковать свои отношения, находить подробности в образах. От этого сценического родства получаешь истинное наслаждение. Родители меня учили: на сцене не ты важен, а тот, с кем ты там находишься. Твоя задача — помочь партнёру выявить как можно больше своих талантов, лучше изобразить и передать зрителю тонкости своего образа. Главное — стараться не мешать партнёру. 

— Какую роль хотели бы сыграть?

— Короля Лира. Это же о том, как уничтожается основа. Когда человек теряет голову, можно потерять всё. Наверное, ещё хочется оттого, что не очень уверен и дразню себя мыслью: смогу ли я? Хватит ли внутренней энергии? Хотя это позорное чувство страха нужно убивать. Только надо, чтобы сошлось множество факторов: режиссёр, коллектив и ситуация, в которой спектакль окажется к месту.

Текст: Виктория Толчеева
Фото: Сергей Паршин