— Александр Львович, «Русский роман» — ваша четвёртая постановка по Толстому. Но теперь даже будет больше о самом Льве Николаевиче. Почему именно Толстой?

— Встретился с Толстым как режиссёр спонтанно. Первой стала работа в Тюменском драматическом театре, совместно с его актёром Александром Тихоновым написали инсценировку по «Крейцеровой сонате». Потом судьба привела меня в Будапешт. В театре Вигсенхас ставил огромный, полномасштабный спектакль «Война и мир» по английской инсценировке, в которую добавил собственные вкрапления. Потом в театре Комиссаржевской был спектакль по пьесе «Анна в тропиках» о влиянии романа «Анна Каренина» на изготовителей сигар кубинской табачной фабрики. Параллельно несколько лет со мной вела переговоры о постановке Татьяна Васильевна Горелова. В силу моей занятости сотрудничество долгое время не складывалось, но мы определились с тем, что возьмём произведение из русской классики. Не так часто имею с ней дело и тоскую по ней. Изначально речь шла о «Воскресении», потом вспомнил о пьесе «Русский роман» Марюса Ивашкявичюса. 

Она сложная для восприятия, воплощения, выделяется особенным взглядом на жизнь Толстого. Перечитал и понял, что её нужно ставить. Мне. В этом театре.

 Толстой вышел за рамки

— Почему выбрали именно эту пьесу?

— Люблю вступать в новую воду. Мне нравится менять «арки», в которые захожу, в связи с автором. В данном случае нахожусь в двойной зависимости: от Толстого и от особого взгляда тоже очень мощного художника Ивашкявичюса. Например, он считает, что в романе «Анна Каренина» много автобиографических фактов. Толстой, как все огромные писатели, отражается в своих героях: Анне, Вронском, Каренине и так далее. И у Ивашкявичюса сильная основная идея — в романе «Анна Каренина» Толстой предрёк свой финал. Ведь самоубийство Анны — это уход Толстого из предопределённости путей России. Вспомните, когда едешь в поезде от одной станции к другой, судьба твоя примерно ясна. Как только ты выходишь на станции, то есть из этой предопределённости, попадаешь в страсть, любовь, ещё куда-то и погибаешь. Получается, что свободное волеизъявление сердца и разума опасно в России. И Толстой тоже вышел за рамки. Ведь его уход из Ясной Поляны — трагический акт.

Зрителю будет непросто

— Вы говорили о пьесе как о нестандартной и очень оригинальной. В чем её смелость и новаторство?

 — Пьеса привлекает своей нелинейностью. В ней то возникают, то исчезают привычные драматургические ходы — начало истории, закручивающаяся интрига, кульминация, развязка и так далее. В этой пьесе всё по-другому, здесь много морока, снов, она и реальна, и нереальна. Достаточно прочитать первую ремарку: действие происходит «везде и нигде». Уже не живущая, не существующая Софья Андреевна пытается разобраться в вопросах своей жизни, пытается вернуть утерянное, главное — вернуть себе уже навсегда ушедшего Льва Николаевича, воскресить любовь. Мы вместе с ней словно проходим весь путь её жизни. Сам же Толстой как персонаж в пьесе не появляется, но… всё не совсем так. Кроме того, здесь поднимается интересная тема: влияние жизни на литературу и литературы — на жизнь. Жизненный опыт писателя воплощается в его произведениях, а потом получается так, что произведение влияет на жизнь писателя, пророчит её.

 — Так как в пьесе отсутствуют привычные драматические ходы, не сложно ли зрителю будет считывать сюжет и режиссёрские послания?

— Да, говорю сразу, зрителю будет непросто. Спектакль не развлекательный. Сейчас есть множество вариантов для отдыха. Это не имеет отношения ни к этой пьесе, ни к Толстому. Хочу, чтобы зритель трудился, думал, проецировал на свою жизнь, задавал себе вопросы, может быть, не находил ответы, но уходил с этого спектакля обогащённый, высвобожденный или, наоборот, загруженный чем-то новым и важным. Я, конечно, прибегаю к кое-каким режиссёрским уловкам, чтобы обеспечить важный внешний ряд, который сможет увлечь зрителя. Надеюсь, что это будет, по крайней мере, красиво.

Потребность в сохранении семьи

— Как режиссёр какую идею хотите донести до зрителя?

— Во-первых, хочу усилить тему семьи. Она для меня важна, часто сквозит в моих спектаклях. У меня было прекрасное детство, удивительная семья. Она и сейчас есть. Мне кажется, что семья — это очаг, пространство, которое спасительно. В пьесе есть обратное движение — семья разрушается. На мой взгляд, эта разрушительная энергия позволит заглянуть в себя, работая для зрителя «от противного» — обнаружить потребность в сохранении семьи. Второй момент — в нашей жизни случаются встречи-подарки с какими-то мощными, творческими единицами. Это нужно ценить.

Толстой был полон рефлексии, сомнений, порой сам себя ненавидел, всегда был в движении, желании уйти, вернуться, замкнуться, тяготился жизнью напоказ. Мне интересно, как жила Софья Андреевна с такой махиной, как проводила с ним время, прощала и не прощала его, приземляла и пыталась дотянуться, будучи сама глубочайшей личностью и настоящей женщиной? Всё это о том, что нужно быть внимательными друг к другу. Брать этот «кристалл» человека и смотреть на него в его первозданности, особенности. В каждом из нас есть маленький Толстой, каждый талантлив и каждый творец. И, общаясь с другим человеком, нужно эту уникальность ощутить, выделить, не нарушить. В глобальном смысле — забота должна исходить от всех, в том числе от тех, от кого зависит наша жизнь. Не карман и ложь, а образование, воспитание, забота о стариках, внимание к одной человеческой жизни, правам человека, необходимости совершать всё, чтобы этот стебелёк жизни был красив, здоров и свободен.

С удовольствием внемлю ему

— Порой режиссёры, когда берут некую историю, находят в ней параллели со своей жизнью, у вас такое есть?

— В моей актёрской практике были истории, где на меня влияли персонажи, которых я играл. Вживаюсь в роль, которая меня действительно коснулась, и вдруг понимаю, что в моей жизни происходит то, что я делаю на сцене, сам начинаю мыслить, как герой. Иногда это спасительно, бывает и разрушительно, порой — опасно. В режиссёрской практике такого не было, потому что я всегда абстрагируюсь, смотрю со стороны. Если говорить о взаимоотношениях Толстого с детьми, то я, как сын и отец, вижу, что тоже бываю малодушным, невнимательным, агрессивным, собственником, а так нельзя. Это во мне откликается.

— У вас идёт диалог с Толстым. Во время него какие открытия сделали для себя?

 — Скорее не диалог, а я с удовольствием внемлю ему. Иду за ним, его путями, дорогами, мыслями такими противоречивыми, но для меня всегда светлыми. Мне нравится Толстой тем, что он очень живой: не боится быть слабым, менять свои точки зрения с изменением времени, с изменениями в России, в связи со своими духовными кризисами, падениями и возрождениями. У него есть свой взгляд на время и на себя в этом времени. Он — огромная глыба таланта как писатель, философ.

Толстой — великий фокусник в смысле формы. Когда читаешь последний путь Анны Карениной на вокзал, создаётся впечатление, будто читаешь Набокова, Джойса или Пруста. Там абсолютный поток сознания Анны Карениной. Там подтекст становится текстом. Будто на страницах мы читаем не просто описание её пути, но и её сбивчивые мысли, желания, молчания и так далее.

 Так что Толстой непостижим, огромен, милосерден, терпелив, непримирим. Мне всегда с ним очень интересно. Не скажу, что просто. Потому что с ним невозможно общаться в суете, только неспешно, один на один. Он для ночи, для лампы, одиночества.

Производные любви

— По мнению Льва Николаевича, любовь превыше свободы и счастья, у вас так же?

— Конечно. Свобода и счастье — производные любви, когда не боишься ошибиться, быть таким, какой ты есть: безоглядным, глупым, но не обозлённым, не тёмным. Думаю, что сила любви всепобеждающа. Это касается не только мужчины и женщины, но и того маленького отрезка жизни, который дан каждому из нас. Мы же счастливцы, что здесь появились. Жить нужно светло. Про это Толстой. Он не романтик, не лирик, он борец за свет.

— Это смысл жизни по Толстому. А вы свой нашли?

— Ещё нет, наверное. Но, на мой взгляд, если вообще есть смысл, то он связан с любовью. Думаю, у Толстого тоже так. Во многом потеря любви стала очагом трагедии. Ведь любовь — это не просто шесть букв, каждый имеет за ними нечто своё. Во всяком случае, какой-то свет, надежду, борьбу за человека. А Толстой был великим гуманистом.

Нужно выработать своё

— «Русский роман» ставится не в первый раз. Премьеры были в театре Маяковского, красноярском драмтеатре имени Пушкина, новосибирском «Глобусе». Вы их видели?

— Нет. Знаю, что все три спектакля хорошие. Их ставили замечательные режиссёры. Смотреть нельзя. Во-первых, завидую белой завистью, во-вторых, нужно слушать только себя, своё вырабатывать.

 — Даже после премьеры смотреть не будете?