Академический театр имени Толстого поставил пьесу по повести Чехова

Известно, что если в пьесе на стене висит ружье, то оно когда-нибудь должно выстрелить. Когда же на сцене висит веревка, то невольно ждешь, что кто-то из героев ею обязательно воспользуется. В новой постановке главного режиссера Липецкого академического театра драмы имени Л.Н. Толстого Сергея Бобровского веревок не одна, а целых три — на выбор. Ружье здесь стреляет, гром гремит, атмосфера сгущается до того, что даже скворечник — светлый символ весны — оборачивается вдруг могильным памятником, но мрачные ожидания зрителей насчет веревок все же не оправдываются.

Повесть Чехова «Моя жизнь», по которой поставлен одноименный спектакль, не самое известное произведение писателя. По сути, это монолог главного героя — молодого дворянина, добровольно избравшего трудовую жизнь обычного маляра. Общество не принимает его выбора, подвергая гонениям и его самого, и его сестру, чья «незаконная» любовь в глазах жителей провинциального городка кажется грехом более страшным, чем мздоимство или лицемерие.

Сергей Бобровский из прозаического текста от первого лица в девяносто страниц сделал спектакль на два с половиной часа. Смотреть его интересно. И не только потому, что зрители максимально приближены к актерам — зрительские трибуны размещены на самой сцене, окружая площадку, на которой происходят события, с трех сторон. Такое необычное решение — не просто «фишка» для привлечения внимания публики. Вдыхая «малярные» запахи и дым табака, слыша в нескольких сантиметрах от себя дыхание актеров и даже имея возможность дотронуться до блестящего белой краской помоста или шершавого верстака, почувствовать на себе брызги от мокрого белья, которое жена героя вешает на веревку, зрители волей-неволей проживают то, что и герои спектакля. А это просто необходимо, учитывая его специфику. Ведь, казалось бы, какое дело нам, живущим в XXI веке, до жизненных перипетий русского дворянина конца века XIX, до его рассуждений, довольно наивных сегодня, о нравственной пользе физического труда?

Но «вживаясь» в спектакль, понимаешь, что суть его вовсе не в этом. И не в социальном пафосе, как может показаться в тот момент, когда герой обличает нравы горожан, привыкших к круговороту взяток, невежеству. Параллели с толстовскими идеями об опрощении, мысли о живительной силе искусства, о противопоставлении серой массы и личности, о загадочной душе русского крестьянства — все это и многое другое в спектакле есть, но самое важное, то, что касается каждого из нас, раскрывается лишь к финалу.

Интеллектуалы могут получить дополнительное удовольствие от угадывания различных цитат, пронизывающих ткань постановки — здесь и Гоголь с «Ревизором», и сам Чехов, и слова апостола Павла из Нового Завета, и даже легкомысленная полька из «Покровских ворот».

Особое внимание привлечет и решение сценического пространства (новосибирский художник Евгений Лемешонок), разделенного на три части: официальную, с хрустальной люстрой, рабочим столом и кульманом, творческую, с роялем и сухим деревом, и обычную, серую, с печной трубой и маленьким шкафчиком. Любители музыки поблагодарят Надежду Пчелкину, давшую спектаклю свое звучание: колыбельная, романсы, народная лирическая песня — все это прекрасно. И даже те, кто ждет от театра чего-то острого, неких трюков, тоже получат свое: гром, выстрелы, падающие птички, слова о любви к пахоте в тот момент, когда герой весьма вольно обнимает жену, — будет где и вздрогнуть, и улыбнуться.

Но когда главный герой (актер Александр Скачков), потерявший любовь, переживший проклятие отца, всеобщее презрение и насмешки, приходит на могилу к своей сестре вместе с ее дочкой, когда звучит пронзительная духовная песня, то среди зрителей уже нет ни меломанов, ни театралов. Есть просто люди, объединенные чем-то общим, что вызывает слезы у каждого. И все мрачное, тяжелое отступает вдруг, в самые последние минуты спектакля, когда маленькая девочка (Майя Бобровская) старательно громко произносит: «А счастье будет!».

Софья Вобликова