Татьяну Константиновну Шах-Азизову за глаза звали "шахиня". Во-первых, в самом деле - за глаза, восточные, открытые, живые, с искринкой, радующиеся любому проявлению театральной жизни. Во-вторых, за то, что принадлежала она к роду Шах-Азизовых (ни разу не слышал, кстати, чтобы она хвалилась своим родом), ее отцом был легендарный директор ЦДТ в славный период, когда в этом театре работали Кнебель, Эфрос и Розов - театр, который родил новую, послевоенную эстетику еще до Таганки и "Современника". Но "шахиней", то есть самопровозглашенной королевой театрального пространства, она никогда не была. И в этом была ее сила. Не рвалась поучать, не рвалась руководить, не входила в кланы, единственной ее властью была власть слова. Любила новое и старое, пыталась найти связь между старым и новым. Никогда не проклинала "наглую молодежь", даже если видела ее нигилистическое, ниспровергательское настроение. Мыслитель, пожизненно преданный Чехову, - и как критик, и как театровед, имела как поэтические статьи о современных чеховских постановках, так и научные книги о Чехове и эпохе модерн. Ни разу не слышал дурного слова в сторону коллег, хотя существовала она в достаточно болезненной среде. Восточная природа жила в ее бархатном голосе, лукавых томных теплых взглядах, которыми одаривала собеседника. Когда говорила, забавно дрожал подбородок - искала точные слова, крепкие формулировки, сомневаясь в себе и побеждая себя. И еще пыталась всмотреться в тебя по завершении мысли: понял, нет?! Широкие очки усиливали это всматривание. Благородно жила, благородно старела, иссушиваясь, сжимаясь внутрь себя. В ней, казалось, всегда жила маленькая, глазастая, хорошо воспитанная девочка, с отлично уложенной, скромной прической и идеально поставленной осанкой.

Текст Павла Руднева